Что вы знаете о «Гейропе»?

Кевин Сноу, бывший стипендиат Фулбрайт (англ. Fullbright) в области политологии, работавший исследователем в Эстонии, анализирует географическую идентичность Восточной Европы. В частности, роль риторики географической идентичности в дискуссиях о правах ЛГБТ+. Для Эстонии, расположенной на границе Европы, где идёт война, этот вопрос особенно важен.

Возможно, вы не слышали об этом, но прочитали в разделе комментариев в Интернете. Если вы читали это, вы, вероятно, предположили, что это юношеский юмор фанатика — просто кто-то на просторах Интернета решил, что сочетание слов «Европа» и «Гей» — юмор высшего класса. Звучит логично, ведь, ни один серьёзный человек не может говорить о «Гайропе», не краснея от смущения.

К сожалению, эта фраза имеет большое значение в мировоззрении российского правительства. Для Путина и его приспешников это символ толерантности и принятию ЛГБТ+ в Европе, а также в Соединённых Штатах и других странах, связанных с Западом. Эта фраза начала набирать обороты на ранних этапах обсуждения Украиной более тесной интеграции с Европейским Союзом. «Гайропа» была частью более широкой риторики, используемой российскими государственными СМИ для разжигания страха перед представителями ЛГБТ+, которая также включала заявления о том, что в Брюсселе детей продают на ярмарках геям, или что прайд-парады в странах-кандидатах на вступление в ЕС, таких как Украина и Грузия, организованы государством, чтобы казаться более прозападными. В российских СМИ и политических нарративах «упадок» Запада связывают с упадком авторитета мужчин и принятием «девиантного образа жизни». Эта риторика не исчезла и использовалась во время вторжения России в Украину.

Учитывая нынешнее российское вторжение в Украину и недавний поток статей в англоязычной прессе о последствиях войны для представителей ЛГБТ+, важно учитывать роль географической риторики в дебатах о правах ЛГБТ+. Учитывая, что Эстония является границей Европы, обсуждение этой темы здесь крайне важно.

Чем служит нация представителям ЛГБТ+?

Во-первых, необходимо понять, что такое нация и какую роль в ней играет география. Нация, по сути, представляет собой группу, организованную вокруг общих характеристик языка, этнической принадлежности, расы, религии, местонахождения, традиций, ценностей и т. д. Точное сочетание характеристик не является существенным для легитимности нации. Важно то, как эти характеристики сплетаются в единую идентичность группы людей (Андерсон, 2006). Создание национальной идентичности основано на создании общей истории и цели, что приводит к тому, что Бенедикт Андерсон называет «воображаемыми сообществами». Это происходит для создания групповой идентичности. Как и все групповые идентичности, национальные идентичности опираются на это для создания внутренних и внешних. Если все принадлежат к одной группе, то не существует внешней группы, «чужих», которая могла бы служить примером, позволяющим определить отличие от своей группы.

Это не означает, что существует последовательное измерение того, что делает кого-то частью нации. Процесс определения и переопределения того, что значит быть «нами», а не «ими», бесконечен (Ламонт & Молнар, 2002, стр. 169–171).

Важным понятием здесь являются границы — то, что отделяет внутренние и внешниегруппы друг от друга. Могут быть установлены некоторые границы, которые являются более инклюзивными или эксклюзивными, например, «ценность демократии» является более инклюзивной, тогда как «говорение на языке» является более эксклюзивной. Существенной и в значительной степени исключительной границей является граница местоположения. Родившиеся в определённом месте имеют больше прав на национальную идентичность, преобладающую в этом месте. Это не единственный параметр легитимности национальной идентичности, но он часто используется риторически; например, утверждая, что кто-то менее эстонец, потому что переехал в другую страну.

Иллюстрация Родиона Фурса

Ярлык «иностранного иного» оказался эффективен

Какое отношение всё это имеет к правам ЛГБТ+? Это важно во многом потому, что представители ЛГБТ+ существовали во все времена и во всех обществах. Несмотря на это, анти-ЛГБТ+ риторика часто стремится представить ЛГБТ+ идентичность как импорт извне. Вот почему противники гендерного и сексуального разнообразия в разных обществах нацеливаются на представителей ЛГБТ+, идентифицируя их как представляющих угрозу со стороны иностранного другого (Андервуд, 2011).

Универсальные категории идентичности (то есть идентичности, преодолевающие такие барьеры, как язык, регион, этническая принадлежность, раса и т. д.) не позволяют легко отличить «нас» от «них». Эти универсальные категории являются частью споров о ценностях, традициях, сохранении нации и т. д. Принятие прав ЛГБТ+ представляет собой толерантность различий, которая неприемлема для националистов. Таким образом, они связывают ЛГБТ+-идентичность с иностранным влиянием. Мы уже вкратце коснулись российской риторики в отношении ЛГБТ+, но есть масса примеров поближе. Март Хельме, бывший лидер EKRE и бывший министр внутренних дел, позорно заявил, что геи должны просто «бежать в Швецию».

Использование географии для усиления мнимой чужеродности ЛГБТ+ оказалось эффективным. Эта тактика хорошо зарекомендовал себя в России, Китае, а также, например, в Уганде и Ираке. Означает ли это, что географическая риторика наносит ущерб правам ЛГБТ+? Этот вывод может быть верен в зависимости от одной важной переменной. Общество, в котором вы находитесь, должно иметь установленную враждебность или усталость по отношению к иностранным «ним», о которых вы говорите. Враждебность по отношению к людям, идентифицирубщих себя как представителей ЛГБТ+, в России часто фильтруется уже существующим пренебрежительным отношением к «Западу». Зачатки активности ЛГБТ+ в России появлялись медленно, в позднесоветскую эпоху. Этот начальный этап активности был отчасти вдохновлен гражданской активностью, которая определяла борьбу за права геев на Западе в 60-х и 70-х годах. Прайд-парады, «каминг-аут» ЛГБТ-организации — всё это в лучшем случае рассматривается как «западные замашки». В худшем случае это рассматривается как преднамеренная попытка ниспровергнуть русскую культуру с помощью «гей-пропаганды» (Верпоэст, 2017).

Иллюстрация Родиона Фурса

Вся ли географическая риторика опасна для ЛГБТ+?

Хотя географическая риторика — это действенный инструмент против ЛГБТ+, он может быть полезен и ЛГБТ+. Эстония — отличный пример обратного действия этой риторики. Для эстонцев интеграция в «Запад» была главным приоритетом на протяжении большей части первых двух десятилетий независимости. Эстония стремилась не только присоединиться к формальным институтам Европейского союза и НАТО, но и добиться признания своей культурной связи с Западом. Многое было сказано о скандинавских/западных связях Эстонии, таких как языковое и этническое наследие с финнами или роль Швеции и балтийских немцев в истории страны (Лагерспец, 2003, стр. 52–55). Этой самоидентификации часто способствовало желание больше не быть связанным с Россией (Дречслер, 1995).

Это видно по использованию географической риторики в дебатах вокруг Закона о гражданском партнёрстве в 2014 году. Во время дебатов о Законе о гражданском партнёрстве в Эстонии ЛГБТ+-активисты и их союзники использовали географическую риторику в своих интересах. Противодействие правам ЛГБТ+ было представлено как сохранение советского мышления или нахождение в сфере влияния России. Автор Сирье Киин, опубликованный в ERR, хорошо иллюстрирует эту формулировку: «Оппозиция законопроекту о гражданском партнёрстве является пережитком авторитарного восточного мировоззрения». В статье Киин указывает на данные опроса в Эстонии, которые показали, что незначительное большинство эстонцев поддерживает закон об однополом сожительстве, в то время как только среди русских в Эстонии — лишь треть. По её мнению, это различие различие: «…указывает на нетерпимость, преобладающую в российском социальном пространстве, раздутая до резкой пропаганды против геев, которая приняла умаляющую все западные ценности форму».

Киин не единственная распознающая такую интерпритацию. Акцент на том, как международная аудитория воспримет легализацию однополых партнёрств, вероятно, был основным фактором принятия законодательства, которое вызывало в то время резкую поляризацию. Когда закон был принят, многие иностранные издания восприняли его как доказательство того, что Эстония является либеральной западной страной, а другие восхваляли это решение как отпор российскому/советскому влиянию.

Международные СМИ освещали эти преображения, называя Эстонию законодатем моды для других постсоветских государств. Это был пример того, в каком направлении может двигаться регион после принятия либерального, мультикультурного примера западных стран-членов ЕС. Что касается менее положительного момента, то в этом международном освещении не упоминается, что легализация партнёрских отношений никогда не была полностью реализована и продолжает создавать проблемы для однополых пар. Более пессимистическое прочтение Закона о гражданском партнёрстве состоит в том, что его принятие было просто попыткой показаться членом клуба передовых демократий, не принимая до конца действительных ценностей. Насколько искренним было принятие «западной» ценности прав ЛГБТ+? Сделало ли это принятие что-нибудь для ЛГБТ+, учитывая все его недостатки?

Почему это важно сейчас?

Озадаченный этим вопросом, я приехал в Эстонию в качестве стипендиата программы «Фулбрайт» в 2021 году, чтобы поговорить с эстонскими ЛГБТ+-активистами о том, что для них значат эстонская, скандинавская, европейская, восточная и другие идентичности. У меня была возможность поговорить с активистами, и я был удивлён, как мало людей стремятся «быть скандинавами». В более общем смысле люди считали себя европейцами, «восточными с нордическими нюансами» или вообще отвергали идею национальной идентичности. Риторика Европы и Северных стран считалась полезным инструментом в контексте продвижения прав в Эстонии, но её реальное место в их собственной идентичности было поверхносным. Проведённые мною интервью в основном завершились до вторжения России в Украину 24 февраля 2022 года. Интересно, как бы ЛГБТ+-активисты разобрались в этих идентичностях, если бы я брал эти интервью сейчас. В политологии и международных отношениях существует такое понятие, как эффект «сплочения вокруг флага». Во времена внешнего кризиса люди не только более склонны поддерживать своё правительство и политических лидеров, но и объединяться в поддержку своей страны в целом. Я видел множество сообщений в социальных сетях и сам сталкивался в личных беседах с признаками ужесточения взглядов на российскую культуру и общество.

Теперь войну на Украине преподносят не только как цивилизационную борьбу в России, но и в западных СМИ. Создаёт ли эта риторика условия для продвижения прав ЛГБТ+ в Эстонии и Восточной Европе в целом? Признаки подобной утилизации этой риторики уже дают о себе знать. Так, например, в Румынии одна крупная ЛГБТ+-группа отозвалась о новом анти-ЛГБТ+ законодательстве как о «топливе» для «российской пропаганды и московских дезинформационных кампаний».

В разговорах с активистами часто ощущалось, что по их мнению, Эстония медленно продвигается в положительном направлении в вопросах ЛГБТ+. Возможно, стоит задуматься о повторном использовании этой риторики. Продемонстрировав положительные результаты в прошлом, она также подчёркивает солидарность с другими европейскими ЛГБТ+ организациями. Это также способ говорить на языке более широкой эстонской общественности, которая, несмотря на рост влияния EKRE, остаётся более проевропейской, чем общественность большинства стран ЕС.

Лично я с осторожностью отношусь к принятию риторики «наций и географии». Если мы примем идею о том, что права ЛГБТ+ являются западными, мы рискуем отказаться от универсального аспекта идентичности ЛГБТ+. Отношение к правам ЛГБТ+ как к части западной культуры вполне может оправдать попытки связать права ЛГБТ+ с иностранной подрывной деятельностью. Это риск, сопутсвующий использованию географической риторики; но это не означает отсутствия положительного влияния. Я не пытаюсь осуждать решения активистов или эстонцев в целом. Травма прошлого Эстонии и постоянная угроза, которую представляет Россия, делают географические нарративы гораздо более значимыми для эстонцев, чем для меня как американца. Крайне важно задаться вопросом, отвечает ли географическая риторика интересам ЛГБТ+ в Эстонии. Если мы говорим о правах ЛГБТ+ как о «западной ценности», не поможет ли это убедиться в своей правоте тем, кто говорит представителям ЛГБТ+ по всему миру, что их место — в Гайропе?

Использованная литература

Anderson, B. (2006). Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. 2nd ed. Verso.

Drechsler, W. (1995). Estonia in Transition. World Affairs, 157(3), 111–117.

Khor, Diana, et al. (2020). Global Norms, State Regulations, and Local Activism: Marriage Equality and Same-Sex Partnership, Sexual Orientation, and Gender Identity Rights in Japan and Hong Kong. Oxford Handbook of LGBT and Sexual Diversity Activism. 

Lagerspetz, M. (2003). How Many Nordic Countries? Possibilities and Limits of Geopolitical Identity Construction. Cooperation and Conflict, 38(1), 49–61.

Lamont, M., & Molnár, V. (2002). The Study of Boundaries in the Social Sciences. Annual Review of Sociology, 28, 167–195.

Underwood, A. E. M. (2011). The Politics of Pride: The LGBT Movement and Post-Soviet Democracy. Harvard International Review, 33(1), 42–46.

Verpoest, L. (2017). The End of Rhetorics: LGBT policies in Russia and the European Union. Studia Diplomatica, 68(4), 3–20.