Словарь:

Понятие “новая этика” появилось ориентировочно в 1900 году в Германской Империи, взывая к Ницшеанской идее переоценки всех ценностей. “Новая этика” того времени подразумевала свержение существующих иерархий для создания новых социальных норм путем общественного обсуждения. Основательница этого реформистского движения — Хелен Штёкер, немецкая феминистка, публицист и педагог. Теория “новой этики” объединяла в себе принципы женской экономической автономии, доступности образования, а также принятия сексуальности как неотъемлемой части жизни физически и психически здорового человека. 

Однако, войдя в русскоязычный лексикон в 2010-х годах, это понятие быстро приобрело негативный окрас, став, наравне с “гейропой”, одним из терминов антизападного дискурса.

“Новая этика” российских СМИ и русскоязычных социальных сетей шапкой накрывает сразу несколько т.н. “западных” явлений: движение #metoo, “культуру отмены”, BLM, а также любые критические высказывания, направленные против классового, расового или гендерного неравенства и других проявлений патриархальной иерархии, либо призывающие к ответственности за поступки и высказывания.

Но и сторонники феминистических идей и борьбы с неравенством часто подразумевают под “новой этикой” некую крайность, экстремизм, или даже тоталитаризм:

“Вместо того, чтобы решать проблемы системно, сторонники новой морали впадают в мелочность и создают неблагополучную психологическую атмосферу в обществе,” считает философ Артемий Магун, отмечая при этом, что на 100% поддерживает идеи и ценности феминизма, а также необходимость системной борьбы с неравенством. При этом, Артемий добавляет, что интеграция протестантской культуры, в частности сочетания идеалистического морализма и крайнего индивидуализма, в другие сообщества может привести к разрушительным последствиям.

В чем же проблема? Почему, и левые и правые, и консерваторы и либералы, так напуганы? Кто же придумал “новую этику”, и кому она нужна?

Иллюстрация создана в Canva

Осуждение за нарушение общественных норм существовало всегда, как и последующее наказание в виде, как минимум, общественного порицания, а как максимум — изгнания из общества или казни. И также всегда происходили изменения моральных и этических норм. Несколько веков назад за неповиновение церкви сжигали ведьм, несколько десятилетий назад преступлением считались психические заболевания. Не новы здесь ни понятие этики, ни его применение. Это, безусловно, не оправдывает методов прошлых лет и веков, как и не оправдывает наших современников, прикрывающихся моралью при нарушении чужих границ. Но указывает на пустоту термина, его абсурдность и бесполезность.

То есть, получается, что “новой этики”, как таковой, не существует.

В англоязычном пространстве, например, эту роль играет постмодернистский неомарксизм (англ. postmodern neo-Marxism). Это собирательный термин, не имеющий за собой академической базы или политической теории, и популяризованный психологом-консерватором Джорданом Питерсоном. “Угроза” западному консерватизму взывает своей формулировкой к исторической памяти “красной угрозы”.  В руках лоббистов этот термин становится оружием дискредитации политики равенства и таких движений, как #metoo, а главное — олицетворяет мнимую угрозу со стороны иного, чужого, враждебного. 

Что же касается “новой этики” — этот термин отражает закостенелость культуры, в которой он процветает. Культуры, где человека можно запугать переменами. Не имея рамок и четких дефиниций, “новая этика” становится идеальным козлом отпущения, чем пользуются как популисты, так и желтая пресса. Ассоциируя новшества с упадничеством и перекладывая ответственность на иного, очень просто отвести внимание от структурных проблем, колониального наследия и превалирующего неравенства.