Жертвы сексуализированного насилия в порочном круге правовой системы Эстонии: часто кажется, что суд идет над жертвой

nõusolek замкнутый круг сексуальное насилие согласие

99,5 процента дел об изнасиловании в Эстонии либо не регистрируются вообще, либо производство по делу прекращается или заканчивается оправдательным приговором. Риск повторной виктимизации жертвы в судебной системе Эстонии очень высок. И так на каждом шагу.

Не исключено, что она рассказала историю изнасилования, чтобы ее не ругали родители.

Нет основания предпочитать ее версию.

Ее показания непоследовательны.

У гинеколога, дома, в полиции и в суде она говорила разные вещи.

Ее предыдущий опыт и сексуальное поведение играют роль.

На видеозаписи видно, что она и раньше участвовала в деятельности с сексуальным подтекстом. В тот раз она была не против.

Невозможно достоверно установить, что она не хотела.

Невозможно достоверно установить, что она просила прекратить.

И так далее.

Это лишь несколько примеров того, как эстонские суды за последние годы оценивали случаи жертв насилия. Все дела были переданы в Верховный суд, и некоторые из вышеперечисленных мнений принадлежат судьям Верховного суда — например то, что для суда может иметь значение предыдущее сексуальное поведение жертвы.

Готовя эту статью, я просмотрела судебные решения и постановления судебных органов, изучила статистику и научную литературу. Также за четыре месяца мне удалось пообщаться напрямую более чем с двадцатью людьми, которые в ходе своей работы сталкиваются с жертвами изнасилования, подавляющее большинство из них — непосредственно. Эти люди встречаются с ними в кабинете врача, на приеме у терапевта, в убежище для женщин и сопровождают их в полицию и в зал суда.

Вкратце ситуация такова. Как правило, в полицию об изнасиловании не заявляют. Если заявляют, это не гарантирует начало производства. Если производство по делу начато, есть очень большой риск того, что в ходе него пострадавшую повторно виктимизируют. Также велика вероятность, что расследование прекратят. Если же не прекратят, и дело достигнет суда, в суде жертву могут травмировать снова. Если закон вообще регулирует подобный случай.

Давайте пройдем этот путь.

Сексуализированное насилие характеризуется тотальной невидимостью

Фактическую распространенность сексуализированного насилия лучше всего можно измерить при помощи опросов жертв, когда люди могут отвечать анонимно. В Эстонии было проведено несколько таких опросов. Самый свежий из них — проведенное в апреле этого года Департаментом социального страхования исследование сексуализированного насилия, в ходе которого опрашивали людей в возрасте 15–74 лет.

Согласно его результатам, за последние 12 месяцев жертвами изнасилования стали 0,75% респондентов. О попытке изнасилования сообщили 1,25%, а о принуждении к сексуальным действиям, в которых человек не хотел участвовать или от которых не мог отказаться, — 2% респондентов.

Если перевести проценты в абсолютные числа, то только за последний год в Эстонии изнасилованию подверглись около 7400 человек, попытке изнасилования — 12 300 человек, а 19 700 человек были принуждены к сексуальной активности. Если же спросить обо всей жизни, а не только о последних 12 месяцах, цифры будут намного выше. Подобные же результаты показали и другие исследования жертв, например исследование, проведенное Агентством Европейского союза по основным правам.

В то же время в Эстонии за минувший год было зарегистрировано 567 преступлений на сексуальной почве, в том числе 152 изнасилования. Из них в 81 случае жертвами были совершеннолетние люди, а в 71 — несовершеннолетние.

Точное сравнение показателей — сложная задача. Возрастные диапазоны жертв в исследованиях и в официальной статистике преступлений могут различаться, определения могут незначительно отличаться, сексуальные преступления не всегда регистрируются в том же году, когда они были совершены, дела не сразу передаются в суд, судебное разбирательство требует времени, решения обжалуются и так далее. Однако сравнение указывает порядок величины.

Около 98–99 процентов изнасилований в Эстонии остаются незарегистрированными.

Те 1–2 процента жертв, которые обращаются в полицию, вряд ли увидят наказание виновного. Обзор в газете Eesti Ekspress показывает, что менее половины (46%) зарегистрированных дел об изнасиловании передаются в суд и около трех четвертей из них заканчиваются обвинительным приговором (74%). (Следует уточнить, что один обвинительный приговор может охватывать несколько случаев изнасилования, потому что судят людей, а не случаи.)

Это означает, что до суда доходит около 0,7 процента, а обвинительный приговор выносят по 0,5 процента от всех случаев изнасилования, подсчитанных в ходе опросов. 99,5 процента дел об изнасиловании в Эстонии не регистрируются вообще либо производство по делу прекращается или заканчивается оправдательным приговором.

Почему жертвы не обращаются в полицию?

Хелен Сёэль — терапевт, на прием к которой ежедневно приходят не менее двух человек, ставших жертвами сексуализированного насилия. В день, когда я говорила с ней, их было пять.

Сёэль часто видит в своем кабинете людей, которые испытали сексуализированное насилие, но никуда не обратились. Если насилие случается в детстве, люди слишком поздно понимают, что с ними сделали.

«Картина складывается у них только тогда, когда они взрослеют, а срок давности преступления истекает. Очень многим женщинам, да и мужчинам в детстве угрожают — если расскажешь, я убью тебя или твоих близких. Этот страх остается», — рассказывает Сёэль.

Угрозы убийством вообще встречаются часто. Но причины, по которым жертвы не обращаются в полицию, могут быть и другими. Помимо страха, жертвы сексуализированного насилия чувствуют вину и стыд, и боятся, что им не поверят. Также они боятся за свою репутацию.

«Например, ко мне через гинеколога приходят молодые девушки, которых подвергли насилию совсем недавно. Они настолько молодые, что еще учатся в гимназии. Они не хотят обращаться в полицию, потому что не хотят, чтобы все стало еще хуже. Они боятся, что их друзья узнают, что их будут травить в соцсетях», — говорит Сёэль.

Другая причина в том, что жертвы, пережившие травму, часто просто хотят оставить этот случай позади.

«Они знают, что если начинается судебное разбирательство, им придется рассказывать свою историю снова и снова, опять вспоминать эти эпизоды, и они не смогут забыть», — говорит Мерле Альбрант, которая работает юристом в Ассоциации женских приютов и представляет жертв насилия в близких отношениях. В своей работе ей часто приходится убеждать жертв, чтобы они обратились в полицию. Чтобы насилие было хотя бы зафиксировано для будущего.

От обращения в полицию тоже не всегда есть польза. Я разговариваю с Хейнике, чье детство в 90-е было полно насилия, в том числе сексуализированного. В детстве сама Хейнике дважды обращалась за помощью в полицию.

«Меня никто не слушал. Я понимаю, что времена были другие, и отношение было другое, но в то время у меня осталось ощущение, мол, иди домой, ты сама плохо себя ведешь. А когда я снова обратилась туда во взрослом возрасте, мне сказали, что срок давности истек», — рассказывает Хейнике.

Когда дело даже не было возбуждено

Правовая система сама по себе не какой-то загадочный механизм, она состоит из простых людей. Отношение и восприятие судей, прокуроров и следователей, а также понимание ими сексуализированного насилия влияет на то, как обращаются с жертвами, как расследуется дело, передается ли оно в суд и что там происходит, а также на то, возбуждают ли дело вообще.

Несколько жертв описывают бывшего государственного прокурора Лавли Перлинг как человека, который пытался изменить систему. Перлинг подтверждает, что в ее время были случаи, когда полиция говорила, что у нее есть заявления, но нет оснований возбуждать дело. В то же время закон гласит, что любая информация, указывающая на преступление, должна приводить к возбуждению дела. Основанием для этого может быть заявление самой жертвы, рассказ соседа, сообщение из больницы или школы. Дело можно возбудить даже на основании информации из СМИ.

«Например, были случаи изнасилования в ночных клубах, но расследование не было начато. При этом даже опрос жертвы служит процессуальным действием», — говорит Перлинг. «Все нужно проверять. Дело даже не в возбуждении дела, а в том, что государство хочет сказать человеку. Я говорила, что нужно начинать производство».

Перлинг вторит психотерапевт Кайт Синисалу, к которой ходит много жертв сексуализированного насилия. «Иногда у меня возникает ощущение, что все доказательства нужно принести на блюдечке. И тогда они решат, делать ли что-то с ними. Но моя логика говорит, что нужно начать производство и собрать доказательства», — говорит Синисалу.

Если производство прекращают

Возбуждение дела далеко не означает, что оно попадет в суд. По статистике, более половины дел о сексуализированное насилии закрывают. В своей практике Хелен Сёэль встречала дела, которые по своей сути, очевидно, квалифицируются как сексуализированное насилие, но в которых следователи или суд не видят состава преступления. «Инцидент доказан, но считается, что он не квалифицируется как уголовное дело».

Весной полиция приняла решение прекратить уголовное производство по делу, где молодая женщина проснулась на открытом воздухе с обнаженной нижней частью тела, у нее были гематомы на запястьях и руках (обычно вызванные удерживанием) и травмы половых органов. Кроме того, у нее была острая реакция на травму. В Департаменте полиции посчитали, что производство по делу должно быть прекращено «за отсутствием основания для возбуждения уголовного дела». Решение о прекращении дела было обжаловано в государственной прокуратуре, но не было удовлетворено.

Травмы (включая гематомы) не могут служить явным доказательством изнасилования. Такие травмы также могут возникнуть во время добровольного полового акта.

Исходя из наличия посттравматического стрессового расстройства, нельзя уверенно и однозначно сделать вывод о том, что жертва безусловно была изнасилована в предполагаемое время и предполагаемым способом.

Посттравматическое стрессовое расстройство также может быть вызвано страхом, например страхом быть изнасилованной.

Это некоторые аргументы, которые государственный прокурор Карин Тальвисте использовала в решении. В конце письма указано, что женщина может обратиться в службу помощи жертвам.

Прокуратура и полиция повторяют, как мантру, что хотят избавить жертву от такого травмирующего события, как суд, рассказывает гинеколог Маде Лаанпере.

«Все это делается якобы во имя благополучия жертв — пусть психологи (или служба помощи жертвам) приведут их в порядок. При этом никто не думает о том, почему так, должно ли так быть и что сделать, чтобы так не было. На самом деле, жертв лишают права голоса», — говорит она.

Говорится, что у жертв сейчас больше возможностей получить помощь. «Но что хорошего в том, что жертва покидает систему правосудия повторно виктимизированной, и из-за этого у нее в дальнейшем развивается посттравматический синдром?» — спрашивает Лаанепере.

Иллюстрация: Ярына Ило

«Девушки приходят из полиции и дрожат»

С 2019 года Министерство юстиции собирает отзывы потерпевших о различных учреждениях: полиция, прокуратура, суды и службы помощи жертвам. 7% людей, оставивших отзывы, пережили сексуальное насилие. Их доля слишком мала, чтобы ее можно было выделить, поэтому приведенные ниже цифры удовлетворенности касаются всех респондентов. Кроме того, о некоторых учреждениях, например о судах, отзывов мало. Но всё же.

Жертвы, которые остались довольны работой учреждений: 78% — служба помощи жертвам, 36% — полиция, 37% — прокуратура, 19% — суд. При этом неизменно низкую оценку получает категория «Ко мне отнеслись с сочувствием, не давая оценок». Наиболее низкую оценку она получила в случае полиции.

«Они часто приходят ко мне прямо из полиции. Я видела, как девушки возвращаются из полиции и дрожат, — рассказывает Хелен Сёэль. — Пострадавшие чувствуют, что их обвиняют, и вынуждены давать показания несколько раз. После этого терапевтам приходится чинить их психику. Многие говорят, что жалеют о решении пойти в полицию. Их спрашивают, например, почему они ничего не помнят, и у них остается ощущение, что они сами в чем-то виноваты».

Конечно, не все истории негативные. Сёэль рассказывает историю молодой матери, которая обратилась в полицию, и хотя срок давности преступления на сексуальной почве истек, ее история помогла полиции увидеть связи. Мужчина в конце концов попал в поле зрения полиции.

«То, что эта женщина смогла рассказать о случившемся, пошло на благо. Так что истории с истекшим сроком давности могут помочь обнаружить свежие случаи», — говорит Сёэль.

Опыт Хелен Сёэль подтверждают и другие специалисты, участвовавшие в интервью. Жертв изнуряют, они чувствуют, что их обвиняют и им не верят. В деле можно прочитать оскорбительные описания, не имеющие отношения к делу.

Если в ходе производства риск повторной виктимизации велик, то он не ниже и в суде. Вернемся к началу этой истории.

Судебный процесс кажется жертве непосильным

В процессе подготовки статьи я внимательно ознакомилась с тремя судебными решениями 2018, 2019 и 2021 года, где обвинение касалось изнасилования. Жертвами — на юридическом языке «потерпевшими» — в этих историях были несовершеннолетние, девушки или женщины с легкой или тяжелой умственной отсталостью.

Я знаю только то, что написал Верховный суд и как он обобщил решения судов предыдущих инстанций. Я не могу ознакомиться с доказательствами или побеседовать с участниками. Но судебные решения позволяют увидеть, на что обращают внимание суды разных уровней, как они аргументируют и интерпретируют закон.

Судебные решения показывают, что в центре судебного процесса находятся потерпевшие, потерпевшие и потерпевшие. Что они говорили, что они делали, чего не делали, что они делали в прошлом, насколько правдоподобна их история, есть ли у них причина лгать, повлиял ли на них кто-то, были ли их травмы вызваны насилием, и беспомощны ли они.

Второго участника как будто не существует. Он невидим. Из решения нельзя понять, что обвиняемый делал в прошлом, достоверна ли его история или есть ли у него основания лгать.

Учитывая логику эстонского уголовного права, этого и следует ожидать. Лицо, обвиняемое в преступлении, не обязано доказывать свою невиновность. Оно также не должно давать показания против себя. Все сомнения в его виновности толкуются в его пользу. Вину должна доказывать прокуратора, а при отсутствии прочих источников доказательств смотрят в сторону жертвы. Жертву опрашивают, сомневаются в ее правдивости. Доказательства исследуют с точки зрения того, можно ли исключить другие интерпретации.

Судьи и прокуроры утверждают, что так и есть. Если не верите, почитайте Уголовный кодекс. Если хотите что-то изменить, измените закон. И Конституцию, в которой записана презумпция невиновности. «Но те же самые верховные судьи сами определили суть презумпции невиновности. Конституция содержит принцип, а не точное содержание или требования к доказательствам», — говорит судья низшего ранга. Высокий порог доказательств в Эстонии он называет порогом из костей.

Игнорирование травмы

Итак, процесс сосредоточен на жертве. Все ли доказательства подтверждают ее версию, вызывает ли доверие ее рассказ? Если жертва меняет показания, например, говорит в начале, что она кричала, а позже, что не кричала — это проблема. В ее рассказе не должно быть противоречий, и он должен совпадать с другими доказательствами. Альтернативные интерпретации должны быть исключены. Например, половые органы могут быть травмированы, но если одежда целая, а под ногтями не найдено кусочков кожи, нельзя исключать, что все произошло по желанию жертвы (случай 2021 года).

(Одна из интервьюируемых на это горько заметила, что даже если под ногтями ЕСТЬ кусочки кожи, это ничего не значит — ведь царапать можно и от удовольствия!)

Кай Парт и Маде Лаанепере работают в кризисном центре помощи жертвам сексуализированного насилия в Тарту и, будучи гинекологами, непосредственно соприкасаются с его жертвами. Их беспокоит, что жертвам не верят и с их травмами не считаются. «Слова про ложь очень нас задевают, ведь мы видим этих женщин», — говорят они.

В судебных делах нет никакого обсуждения того, как реакции на травму могут влиять на память и показания. В то же время научная литература подтверждает, что последнее, чего вообще можно ожидать от человека, пережившего травму, — это последовательные и четкие показания (см. например обзор Министерства юстиции Канады).

Хелен Сёэль объясняет, что травмирующие события не запоминаются в виде истории, а хранятся в памяти и мозгу человека в виде визуальных представлений, запахов, звуков и других ощущений и физических действий, поэтому он практически не способен связно рассказать о них. «Недавно ко мне привели одну жертву, которая дрожала всем телом и не могла рассказать ничего внятного, так как помнила одни фрагменты. Если клиент приходит непосредственно после изнасилования, вначале он ничего не помнит, потому что находится в шоковом состоянии. Только по прошествии времени начинает вспоминаться история целиком».

Айри Митендорф — советник отдела политики равенства Министерства социальных дел и социальный работник по профессии. По ее словам, люди, которые занимаются рассмотрением дел, связанных с преступлениями на сексуальной почве, а также помощью жертвам, должны знать реакции на травму и специфику изнасилования как преступления, чтобы понимать его. «Человек может менять показания, у него могут возникать флэшбеки. Его рассказ нелинейный», — поясняет Митендорф.

На суде смотрят видеозапись секса с участием жертвы

Одно из дел, рассматривавшихся в Верховном суде, касалось мужчины, которого обвиняли в изнасиловании Керли* с нарушением интеллекта и восьмилетнего ребенка. В итоге в обоих случаях его признали невиновным. В случае с Керли центральным вопросом было то, была ли Керли способна понять (беспомощное состояние), что происходит, и происходило ли это помимо ее воли. Во время допроса ее спросили: «Ты это делала?», и Керли, которая испытывает сложности с речью, ответила: «Делала, но вообще-то не хочу. Но делала, и все такое». Свидетели говорили, что Керли подвергалась сексуализированному насилию и раньше.

Поскольку Керли страдает тяжелым умственным расстройством, Верховный суд определил, что ее предшествующий интерес к сексуальной жизни и сексуальное поведение может помочь оценить, в какой степени ограничена ее способность к пониманию. Однако на заседании уездного суда по ходатайству защитника была просмотрена видеозапись того, как Керли ранее «участвовала в деятельности с сексуальным подтекстом, против которого она не возражала».

Аннели Хабихт, исполнительный директор Эстонской палаты людей с ограниченными возможностями, говорит, что, разумеется, у людей с нарушениями интеллекта тоже есть сексуальность и сексуальные потребности. Важно желание и согласие. «Я понимаю, что в случае жертвы с нарушением интеллекта суду сложнее выяснить факт добровольности, но мне кажется, что ссылаться на ее предшествующее поведение неуместно», — говорит Хабихт.

Так же считает и член Эстонской ассоциации объединений женщин с ограниченными возможностями Лаура Луйде. Она добавляет, что у людей, ранее подвергавшихся сексуализированному насилию, гиперсексуальность или вызывающее сексуальное поведение могут быть одним из симптомов посттравматического стрессового расстройства. Также в ситуации, вызывающей травму, человеку может быть сложно говорить. Особенно человеку, которому сложно говорить и в обычной ситуации.

И тут это видео. «То, как нарушили приватность Керли, показав видео, демонстрирующее ее предшествующее сексуальное поведение, вызывает отвращение. Помимо того, что нам неизвестно, смогла ли сама женщина дать согласие на показ этой записи или выразить свое мнение по этому поводу, ни мы, ни суд, на самом деле, не знаем, как Керли чувствовала себя во время деятельности, записанной на видео, что или кто побудил ее к этой деятельности и давала ли она вообще согласие на съемку», — говорит Луйде.

Одним из трех членов коллегии по уголовным делам, который посчитал, что предшествующее сексуальное поведение Керли может иметь отношение к делу, был верховный судья Пааво Рандма. Рандма пояснил, что Верховный суд рассматривал в этой части решения именно неспособность к пониманию и счел, что предшествующее сексуальное поведение может относиться к делу, но не должно. «Я ни в коем случае не говорю, что такие вещи всегда нужно учитывать. Но это может оказаться релевантным — зависит от обстоятельств».

Я спрашиваю Рандма, нормально ли показывать такие видео в зале суда.

«К сожалению, в таком мире мы живем. Все записывается. Это палка о двух концах. Могла ли прокуратура использовать это видео, чтобы доказать, что изнасилование произошло? Если мы скажем, что такие вещи смотреть нельзя, то мы не сможем использовать его и в качестве обвинительной улики», — говорит Рандма.

Иллюстрация: Ярына Ило

«Поставьте себя на место судьи»

Основная дискуссия в Эстонии до сих пор шла о том, как определить изнасилование. Уголовный кодекс в случае изнасилования предполагает либо насилие, либо использование беспомощного состояния. Если нет хотя бы одного из этих обстоятельств, не может быть и изнасилования, и это показывает юридическая практика.

Гинекологи говорят, что закон нужно изменить, приняв во внимание согласие. Чтобы преступление квалифицировалось как изнасилование, должно быть достаточно того, что действие было совершено против воли, а насилие или беспомощность впредь должны быть отягчающими обстоятельствами, а не обязательными критериями.

В случае изнасилования насилие и беспомощность не являются формальными условиями. В своих решениях Верховный суд подходит к этим критериям требовательно и подробно. Должен присутствовать один из них, и это необходимо доказать. В делах, дошедших до Верховного суда, предыдущие инстанции потерпели в этом неудачу, и обвинительные решения в конечном итоге были отменены или, как в одном случае, был выбран состав преступления с более мягким наказанием.

Пааво Рандма страстно высказался против закона, основанного на согласии, и опубликовал несколько статей, основная идея которых заключается в том, что это плохая мысль. В том числе и для самой жертвы. В одной из статей он, ссылаясь на судебную практику Германии, обосновал это тем, что в таком случае суду придется обсуждать больше интимных деталей, например партнерские отношения и особенности сексуальной жизни.

Я спрашиваю Кристину Бирк-Веллемаа, эксперта и консультанта по половому воспитанию, что она думает о такой логике, когда необходимо изучать предшествующую сексуальную жизнь и отношения в паре.

«В этом нет логики, — отрезает Бирк-Веллемаа. — Если у меня угнали машину, неужели мы начнем выяснять, как я раньше хранила ключи от автомобиля? Это абсолютно не относится к делу. Сексуальное согласие дается в определенный момент времени, в конкретном контексте, оно является осознанным и конкретным и касается этого одного раза, этого конкретного действия. Люди, 40 лет прожившие в браке, не давали друг другу пожизненного согласия на все возможные сексуальные действия. Прежнее сексуальное поведение не имеет отношения к данному моменту. Это слатшейминг, это проблема».

Пааво Рандма говорит, что хотя это ему очень нравится, в уголовных делах нельзя оценивать лишь момент совершения предполагаемого преступления. «Это называется поведением до и после совершенного деяния, и оно помогает нам понять, что происходило в момент совершения преступления. Вопрос не столько в том, что случилось до, сколько в том, что произошло после. Вел ли пострадавший себя необычно? Можно ли доверять сообщению об изнасиловании, если на следующий день жертва, например, встречается со следующим мужчиной?»

Психотерапевт Кайт Синисалу поясняет, что нет никаких правил, как пострадавший должен вести себя после изнасилования. Психологическую травму переживают и на нее реагируют очень индивидуально. На следующий день после изнасилования жертва может есть суп и гулять с собакой. Нередко девочка-подросток, избавившаяся от длительного сексуализированного насилия со стороны отца, начинает употреблять алкоголь или наркотики и вступает в беспорядочные половые связи. Такая же реакция может наступить и в результате единичного акта сексуализированной агрессии. Как правило, такие отношения ведут к новым травмам. Это замкнутый круг, где жертва повторяет свою изначальную травму, потому что в тот момент это помогает ей справиться с травмой. «К каждой истории нужно подходить индивидуально, и сотрудничество со специалистами, распознающими психологическую травму, будет не лишним. Обычно мы знаем, какую травму лечим», — говорит Синисалу.

В ходе интервью Рандма просит поставить себя на место судьи (три раза). Или обвиняемого (один раз). «В Эстонии изнасилование, как правило, влечет за собой реальный срок. И если я решаю, что следующие 4–5 лет человек должен будет провести в бетонной клетке, я хочу быть уверен, что не промахнусь. Я думаю, что все, кто попадает в зал суда, хотели бы, чтобы для них действовали такие же гарантии».

Рандма поясняет, что суд не собирает доказательства. Их предоставляют стороны процесса, и он должен их оценить. Обвинение должно быть доказано прокуратурой, а доводы защиты должны быть подтверждены адвокатом. «Как бы это ни было отвратительно, поведение пострадавшего начинают обсуждать», — говорит он.

Рандма хочет, чтобы судебный процесс был справедливым, даже если утверждения второй стороны кому-то не нравятся. «У нас разные роли, мы обсуждаем болевые точки, которые сами видим. Конечно, я слежу за группой «Virginia Woolf sind ei karda!» и читаю Feministeerium. Не надо думать, что у меня не болит сердце за мир, где должны жить мои дети! Я хочу, чтобы мои дочери были надежно защищены законом, но при этом и сына не сажали бы с легкой руки в тюрьму по каждому подозрению».

Порочный круг правовой системы

В итоге обращение с жертвами изнасилования в правовой системе напоминает порочный круг. Уголовный кодекс жесткий, а Уголовно-процессуальный кодекс возлагает основное бремя на жертву. Судьи очень требовательно интерпретируют закон, порог доказательности установлен высоко, а перегруженная прокуратура и полиция пытаются соответствовать ему или уже в самом начале отказываются что-либо предпринимать. Людей, работающих в правовой системе, и тех, кто помогает жертвам, разделяет пропасть.

Юрист Центра поддержки женщин Анне Халлер считает, что нынешняя практика служит не жертвам изнасилования. «Где-то явно есть проблема. Я не уверена, состоит ли она в определении изнасилования или в чем-то другом, но проблема в подходе, который практикует система юстиции. В ней проглядывает недостаточное сочувствие к людям, с которыми это произошло. И если такие люди с недостатком сочувствия рассматривают дело или принимают решения, это уже проблема. Ведь жертвы чувствуют такое отношение. Если почитать статьи верховных судей на тему согласия, такое отношение становится очевидным», — говорит Халлер.

По словам Лавли Перлинг, чтобы изменилось отношение к теме сексуального насилия, необходимо изменить представления в правовой системе. Будет хорошо, если врачи и следователи смогут работать вместе. «Нужно, чтобы этими делами занимались правильные люди. Например, люди, которые осмеливаются обращаться в суд с мыслью, что я заставлю суд понять, что такое финансовая зависимость. Люди боятся ложных обвинений, но в современной Эстонии гораздо большая проблема — то, что случаи не доходят до правовой системы, чем отдельные ложные обвинения. Не нужно бояться оправдательных решений, — говорит Перлинг. — Нужно найти время, чтобы поговорить с пострадавшей, объяснить, почему дело прекращено, и передать ее социальной системе».

«Право и психология очень далеки друг от друга»

В ту же сторону, что и мысли Лавли Перлинг, движется Дания. В Дании закон об изнасиловании, основанный на согласии, вступил в силу 1 января 2021 года. Министерство юстиции поручило квалифицированным психологам описать, что происходит с жертвами изнасилования, и теперь это описание должно использоваться для просвещения всех уровней системы правосудия, от студентов полицейской академии до судей Верховного суда. Одним из этих психологов был профессор психологии Университета Южной Дании Аск Элклит.

Элклит говорит, что психологи решили описать опыт жертв изнасилования изнутри, с их субъективной точки зрения. К этому добавили описание психологических механизмов, таких как диссоциация и тоническая неподвижность. Полиция и прокуроры уже прошли обучение, судьи пройдут его осенью. У адвокатов своя обязательная программа обучения для всех, кто работает со случаями изнасилования. В качестве нового стандарта человек, сообщивший об изнасиловании, сразу получает представителя.

Кроме того, в каждом районе есть специализированные полицейские группы, специально спроектированные комнаты для допросов, чтобы создать благоприятную атмосферу, и предусмотрены видеодопросы, чтобы потерпевших не приходилось несколько раз опрашивать по одному и тому же делу. В каждом учебном заведении проводится обучение по закону, основанному на согласии.

Аск Элклит считает, что несмотря на то, что право и психология очень далеки друг от друга, мы стоим на пути положительных изменений. «Правовая система хочет улучшить свою работу с помощью психологии. И правительство предложило полиции призвать на помощь психологов, чтобы следователи могли более сочувственно обращаться с жертвами изнасилования».

Айри Митендорф считает, что датская модель, в которой стороны в системе правосудия обучают специфике травм, может пригодиться и в Эстонии. «В целом, направлением должно стать сотрудничество между специалистами в разных областях. Специалисты из одной области не знают специфику другой. Мы могли бы лучше помочь жертвам, если бы специалисты сотрудничали между собой».

Система уголовного правосудия, дружественная к жертвам

Обращение с жертвами изнасилования в правовой системе рисует безрадостную картину. Значит ли это, что лучше действительно никуда не обращаться? Люди, которые помогают пострадавшим, отмечают, что в Эстонии стало больше возможностей получить помощь, и ни в коем случае не следует оставаться один на один с тем, что произошло.

В Таллинне, Тарту, Пярну и Кохтла-Ярве работают круглосуточные кризисные центры помощи жертвам сексуализированного насилия. Можно также связаться со службой помощи жертвам, которая предлагает людям, прошедшим через сексуализированное насилие, группы поддержки, психологическое консультирование и психотерапию.

«Услуги по поддержке жертв предназначены для всех и не зависят от того, имело ли место сексуализированное насилие в детстве или недавно. Они также оказывают поддержку пострадавшему при обращении в полицию», — говорит Кеэте Янтер, руководитель службы помощи жертвам сексуализированного насилия Департамента социального страхования.

Но что-то должно измениться и в правовой системе, чтобы в будущем 98,5 процента случаев изнасилования не оставались незарегистрированными, потому что жертвы не хотят обращаться в полицию. Чтобы они не выходили из системы повторно виктимизированными, и дальнейшая терапия вынуждена была заниматься тем, что произошло в полиции, прокуратуре или суде.

Получить помощь можно здесь!

Кризисные центры помощи жертвам сексуального насилия (на эст: Seksuaalvägivalla kriisiabikeskused (SAK) всегда открыты и оказывают бесплатную помощь. В них могут обратиться все, независимо от пола и возраста. Если с момента сексуального насилия прошло менее семи-восьми суток, рекомендуем обратиться за помощью и консультацией в ближайший кризисный центр или позвонить по кризисному телефону помощи жертвам 116 006.

Центры расположены в четырех регионах Эстонии, при крупнейших больницах:

Группы поддержки для взрослых, переживших насилие в детстве:

Имя Керли* изменено.