Женщина в науке: профессор Анна Волкова – о теплоэнергетике, детях и стеклянном потолке
11 февраля отмечается Международный день женщин и девочек в науке. Профессор Таллиннского технического университета Анна Волкова рассказала, чем отличается центральное отопление от централизованного, почему Эстония испытывает трудности с переходом на возобновляемые источники энергии и как разбить «стеклянный потолок» в научной среде.
В Эстонии с каждым годом женщин в науке становится больше: если десять лет назад соотношение мужчин и женщин составляло 60 к 40, то сейчас женщин-ученых уже 46 процентов – причем, их стало больше во всех областях.
Женщины составляют явное большинство, или примерно 60 процентов, исследователей в области медицины и здравоохранения, социальных и гуманитарных наук, а также искусства. Кроме того, более половины специалистов в области сельского хозяйства и ветеринарии — женщины. Однако в областях точных и технических наук и технологий их 20 и 27 процентов соответственно.
«Если смотреть глубже, то женщины преимущественно лекторы, лаборанты, докторанты. Но не профессура», — говорит профессор TalTech Анна Волкова в интервью, которое мы публикуем в сотрудничестве с порталом nauka.err.ee.
Вы стали профессором Таллиннского технического университета 17 мая прошлого года. Что изменилось для вас с тех пор?
Это большая честь, а еще детям в школе становится проще объяснять, кем мама работает. Не старшим научным сотрудником, а профессором.
На самом деле, ответственность за людей возрастает, потому что профессор, как правило, является руководителем научной группы. Появилось больше обязанностей и больше проектов.
Вы родом из Риги, как вы оказались в Таллинне, и конкретно в Таллиннском техническом университете?
В 2009 году я защитила докторскую диссертацию в Рижском техническом университете. Поскольку мой будущий муж жил в Таллинне, то когда мы решили пожениться, встал вопрос — какую страну выбрать. Это вообще нормальная практика — после защиты работать в другой стране. И поэтому я подала на грант Mobilitas – была такая программа, где улучшается и развивается наука путем привлечения иностранных специалистов — и выиграла его.
«Мой папа, кажется, до сих пор так думает, что инженерия — это мужская область.»
Попала в Институт теплоэнергетики Таллиннского технического университета (сейчас это Институт энерготехнологии), фокус которого был на сланцевой энергетике. Сейчас исследования института все больше связанны с уменьшением негативного влияния сжигания сланца на окружающую среду. А когда приехала, я слово «сланец» не знала. Слышала, что в Эстонии где-то в правом верхнем углу есть Ида-Вирумаа, Нарва — и вроде сланец. Вот и все.
Я приехала из Латвии, где большая часть электроэнергии производится на Даугавских гидроэлектростанциях. А здесь проценты возобновляемой энергии на тот момент были очень низкими.
Тогда в институте единственным близким мне направлением исследований было централизованное теплоснабжение. Не центральное, а централизованное — это принципиальный вопрос. Центральное — это когда в доме, например, газовый котел. Централизованное означает, что дом получает тепло из общей сети. По эстонски лучше звучит — kaugküte, то что далеко. По-английски district heating тоже хорошо. Русский вариант не очень понятный.
На тот момент стали строиться уже когенерационные станции — это когда одновременно производится и электричество, и тепло. Первая заработала в Вяо в 2009 году (Tallinna elektrijaam I), тогда же начала работать и когенерационная станция в Пярну. Сейчас станций стало больше и еще есть в плане. Параллельно с этим все больше котельных в Эстонии переходили с природного газа и сланцевого масла на щепу. Это была тема понятной мне возобновляемой энергетики — и потому я сфокусировалась на ней.
Область, которой вы занимаетесь — это ведь перспективное направление, наверняка к вам обращаются и власти, и частные предприятия?
Научную базу темы централизованного теплоснабжения в Эстонии подготавливает именно наш институт. В прошлом году мы сделали отчет по заказу Эстонской ассоциации электростанций и централизованного теплоснабжения, в котором проанализировали, какую энергию используют эстонские сети и какой углеродный след они оставляют.
Если смотреть именно централизованное теплоснабжение, то около четверти используют ископаемое топливо, в том числе газ — его применяют в основном на пиковых нагрузках, когда холодно.
С тех пор как я приехала в Эстонию, постепенно вся страна перешла на щепу. У нас большая территории покрыта лесом, есть различные производства. Щепа — это не кругляк (круглые лесоматериалы — отрезки стволов деревьев, спиленных поперек волокон, с которых убраны сучья и кора, — прим.ред), это отходы. Таким образом, нельзя сказать, что мы сжигаем свой лес.
Но тот большой путь, который сделало наше теплоснабжение, перейдя с невозобновляемого топлива на щепу, является преградой для совсем новых технологий, для электрификации централизованного теплоснабжения.
«Мамы сами решают, что девочкам не нужна математика. Чаще всего я слышала «Я конечно спрошу, но куда им техника».»
Европа говорит, что сейчас сжигание биомассы считается не очень устойчивым. Дело в том, что у них нет такого количества биомассы, и новые директивы гласят, что если топливо везется, больше, чем за 500 километров, то это уже не считается нейтральным в отношении выбросов углекислого газа. Плюс из древесины можно получить больше пользы, и сжигание — это последнее, что с ней нужно делать.
Сегодня есть солнечная энергетика, остаточное тепло от очистных станций, энергия моря — низкотемпературное тепло. Чтобы обновить систему, нужно поставить большие теплонасосы, для которых нужна дополнительная электроэнергия.
Сейчас у нас есть хорошо работающие новые биомассовые котлы, которые дают ноль выбросов. Если мы примем решение установить теплонасосы, то они, несмотря на их высокую энергоэффективность, используя энергию для работы, в ближайшие годы не будут углеродно-нейтральными. У нас уже нейтральное и правильное теплоснабжение, и мы будем заменять его на не нейтральную, но новую электроэнергию? Но все же необходимо думать о новых перспективных технологиях в области теплоснабжения.
Вы работаете в области теплоэнергетики, которую традиционно выбирают мужчины. Как вы пришли к этому?
На самом деле, вообще у меня были мысли о журналистике. У меня по сути не то чтобы гуманитарный склад ума, но нравилась психология, языки.
Я окончила школу с русским языком обучения, а университеты уже тогда были на латышском. У гуманитариев огромный объем языковой информации, и когда встал выбор, я решила, что образование на латышском языке лучше получать в технической области: там достаточно понять формулу и расчеты. А потом влилась. Папа, мне кажется, до сих пор так думает, что инженерия — это мужская область.
А у вас у самой такие мысли никогда не возникали?
Мы все этим очень пропитаны. Недавно мой коллега Игорь Крупенский вместе с организацией Enerhack организовывал лагерь для девочек по энергетике. У меня много знакомых семей, где есть дочери шести-семи лет. Я предлагала им посетить лагерь, там интересно, опыты проводят, эксперименты — и родители отвечали, что их девочки гуманитарии. В семь лет. Мамы сами решают, что девочкам не нужна математика. Чаще всего я слышала «Я конечно спрошу, но куда им техника». А они пробовали? Знают, что это такое? Нет, конечно.
В университете руководитель моей научной работы, профессор Дагния Блумберга, которая до сих пор руководит институтом, буквально боролась за нас. Во время становления научной карьеры — ассистент, лектор, научный сотрудник — и до защиты я была под ее крылом. В институте у нас была такая оранжерея, было очень много женщин. Так получилось: темой была энергетика, защита окружающей среды.
«Ты чувствуешь «стеклянный потолок», когда сам под ним находишься.»
Переехав в Эстонию, я почувствовала разделение очень серьезно. Особенно, когда общалась и инженерами-мужчинами. Например, я выполнила какую-то работу, я в курсе, я эксперт, но рядом есть мужчина — и в разговоре обращаются только к нему.
Это… такое интересное чувство. Когда о таком говоришь вслух, спрашивают «ты что феминистка?», «это надуманное». Это и есть тот стеклянный потолок, который почти недоказуем. Ты чувствуешь его, когда сам под ним находишься.
Когда говоришь с коллегами-мужчинами, они воспринимают это как полушутку.
Многим женщинам по-прежнему приходится делать выбор: карьера или семья. Приходилось ли вам поступаться личной жизнью ради научной карьеры и наоборот?
Я в этом плане абсолютно счастливая жена, потому что муж очень поддерживает с детьми.
Но все равно я на три года — у меня двое детей — выпала из научной жизни. Это даже по научным публикациям видно. Есть ученые, которые параллельно работают и растят детей. Но я отключилась, взяла паузу, а мои коллеги-мужчины в это время могли спокойно работать.
То же самое было во время пандемии, когда, например, можно было выбирать, выходить на работу или нет. Дети сидели дома. Я один раз пришла на работу и увидела, что многие коллеги на месте. Спросила, почему вы здесь, а не дома. А они: нет, дома невозможно работать, там же дети. Серьезно? Понятно! У них есть жены, которые могут посидеть с детьми. А у меня жена — это я и есть.
Хотя у нас в Эстонии нет такого, что дети — это задача только матери. Много активных и поддерживающих мужей.
А что касается инженерии и женщин, то здесь нам стереотипы закладывают с самых малых лет. У меня дочь попросила молоток и отвертку и даже у меня первой реакцией было «а тебе зачем?». Ты этим пропитан и выдаешь даже своим детям.
А если посмотреть на вашу собственную дочь, то у нее этого меньше или нет?
Я думаю, что однозначно меньше. Определенное сопротивление общества будет, но они все равно должны жить в другом мире. И я очень на это рассчитываю.
Удивительно, что северные страны, которые для нас во многом эталон гендерного равенства, тоже не идеальны. У них было проведено исследование о женщинах и мужчинах в энергетике — и там тоже есть перекос.
«Есть ученые, которые параллельно работают и растят детей. Но я отключилась, взяла паузу, а мои коллеги-мужчины в это время могли спокойно работать.»
Потому что мы все равно смотрим на родителей. У нас есть студенты, у которых папа, дедушка, прадедушка занимались энергетикой — это уже династия, и потому сын тоже туда идет. Вряд ли у кого-то бабушка и прабабушка занимались теплоэнергетикой.
А могли бы что-то решить квоты? Например, чтобы в какой-то области был установленный процент женщин-профессоров?
Думаю, нет. Хотя опосредованно они уже существуют. Например, при подаче большинства заявок на проведение исследований мы пишем, как учитывается вопрос гендерного равенства. В некоторых конкурсах это дает дополнительное преимущество.
Я думаю, что гораздо больший эффект имеют хорошие примеры, интервью на эту тему, исследования. Они хорошо показывают стеклянный потолок, который не видят те, кто под ним не находится. Сразу навешивают ярлык «феминизма», хотя я не считаю, что здесь есть что-то негативное.
Когда-то я думала, что мне достаточно быть «старшим научным сотрудником», работа интересная, удобная. А потом прочитала статистику, увидела цифры и это стало одной — не единственной — из причин, почему решила пойти дальше.
Вторая причина была в том, что когда активно работаешь и пишешь проекты, нужен сильный профессор, и в какой-то момент я поняла, что по параметрам сама прохожу как этот сильный профессор, только у меня пока статуса нет. И тогда я приняла решение идти вперед.
