Где место эстонской женщины смешанных кровей?

В сентябре нынешнего года прошла очередная неделя национальных культур. Для меня, одной из женщин смешанных кровей, эта тема вовсе не чужда. Тем не менее, за последние годы я не сделала в своем блокноте ни одной отметки, касающейся событий в сфере национальной культуры, несмотря на то, что уже многие годы занималась именно культурно-национальными вопросами.

Что же произошло? В определенный момент я почувствовала, что меня, молодую эстонскую женщину армянско-латышского происхождения, эта тема меня более не затрагивает. И вовсе не потому, что что-то делается неправильно. Просто на мой взгляд, тема национальных культур звучит несколько узко, архаично. В ходе недели национальных культур речь опять шла о народной одежде, обычаях и традициях, и, естественно, о национальных блюдах… Это, безусловно, важные темы, однако под конец у меня возникло чувство, будто эти народы – и я вместе с ними – живут где-то в XIX столетии. Мне же хотелось видеть такую культуру, которая живет, дышит и создает что-то новое. Ведь в метрополиях – истоках этих культур – именно это и происходит. Так почему бы не заняться этим и у нас?

Свой и чужой

Вероятной причиной, побудившей меня задать эти вопросы, частично как раз и стала моя национальная идентичность. В частности, для самосознания некоторых эстоноязычных национальных меньшинств характерна определенная гибридность – особенность, которая не позволяет полностью относить себя ни к эстонцам, ни к общине своей диаспоры. Такая, в результате которой ты как бы рассматриваешь события и явления со стороны, как бы не принадлежа ни к одной из сторон, даже если очень хотелось бы находиться внутри, вместе с другими. Эта гибридная идентичность во многом определяет как институциональные связи, так и отношения в личной жизни, культурно-политические и общинные взгляды. При этом, в действительности дела обстоят еще сложнее, и при формировании идентичности определённую роль играют всевозможные мелкие детали – какова культура твоего родного государства, являешься ли ты представителем национального меньшинства в первом, втором или третьем поколении, мужчина ты или женщина, гетеро- или гомосексуальный человек и т.д.

Армянского национального наряда под рукой не оказалось, поэтому в ход пошла одежда, купленная на барахолке в Копли

Как мы уже писали в последней редакционной колонке, в головах многих людей в Эстонии её население сводится к разделению на русских и эстонцев, несмотря на то, что в Эстонии проживают представители около двухсот этнических групп. И, пожалуй, только сейчас широкая общественность начала осознавать, что не все говорящие на русском языке люди – русские по национальности. В качестве lingua franca (языка общения между людьми, родными языками которых являются другие языки) русским языком пользуются белорусы, украинцы, евреи, азербайджанцы и многие другие народы. Тем не менее, мы все еще не осознаем, что представителем национального меньшинства может быть также и чисто эстоноязычный человек – тот, кто живет в Эстонии, и родным языком которого является эстонский, при этом кто-то из его предков может вовсе не быть эстонцем. Мы слишком мало говорим о том, что чувствует представитель эстоноязычного национального меньшинства.

Точно так же, как диаметрально отличается опыт жизни местного эстоноязычного или русскоязычного национального меньшинства, может в значительной степени отличаться и ситуация, когда ты являешься представителем национального меньшинства, говорящим на эстонском языке в качестве родного языка, или просто эстонцем. По сравнению с русскоязычным национальным меньшинством этот факт, совершенно бесспорно, дает определенные преимущества. Например, из-за акцента никто не откажется принять меня на работу. Быть эстонской женщиной – представительницей национального меньшинства – это даже своего рода вызов. Многие из нас, вероятно, успешно интегрировались в эстонское общество, но не ассимилировались. Ведь у нас говорят о том, как русскоговорящих людей ассимилируют в русскую часть населения. Однако то же самое делают и с людьми, для которых эстонский – родной язык.

Диктат национальной культуры

Когда, в конце концов, речь заходит о национальности, то на основании моего опыта, могу сказать, что реакция бывает двоякой. Первый вариант связан с моей профессиональной деятельностью. Как журналист, я достаточно часто подвергалась резкой критике, и даже не могу сосчитать все те анонимные комментарии в стиле «вали назад домой, армянка!». Второй выражается через призму экзотики – если армянка, то, непременно, темпераментная. Именно в этом случае уже вырисовываются самые обветшалые, ориенталистские стереотипы, касающиеся восточных женщин, необузданных и темпераментных. Однако, поскольку в преимущественно протестантском культурном пространстве Эстонии ценятся, скорее, выносливые и молчаливые труженики (а разве это тоже не один из стереотипов того, что мы как эстонцы думаем о себе?), то утверждение о темпераментности успешно подходит также и для обезличивания. Как женщина, ты так или иначе эмоциональная бомба, а как южная женщина – совершенно безнадежный случай…

У женщины смешанных кровей возникают проблемы и внутри общины. Для диаспор Южного Кавказа часто характерна больший консерватизм, упорство в сохранении незыблемости национальных традиций. Тем не менее, есть традиции, в которые мы верим, и благодаря которым оправдываем различные глупости, которые, однако, часто являются изобретениями нового времени, нацеленными на создание общей национальной идентичности (Э. Хобсбаум, 1983). Рука об рук с этими традициями идут и определенные нарративы, в которые слепо верят. Если обратиться к примерам из армянской культуры, то мне сразу же приходят на память все эти гигантские оркестры народной музыки, выступления которых я в свое время слышала в Армении, и которые, по словам моих тогдашних преподавателей, являлись отражением древней души армянского народа. В действительности же подобные оркестры были чисто советским изобретением, и находились на расстоянии световых лет от армянской монодической музыкальной культуры.

Впрочем, я, вероятно, проявила здесь чрезмерную строгость по отношению к кавказцам, поскольку четко ограниченное понимание культуры вообще свойственно диаспорам. Например, моя коллега Кади вспомнила свое детство, проведенное в общине зарубежных эстонцев Швеции. Там тоже ностальгировали на темы родины – речь также шла об эстонской пище, эстонском хлебе, рукоделии, народной одежде и хоровой музыке. Празднования годовщины республики становились эпическими событиями, и самым большим скандалом в школе стал случай, когда одноклассник взял в классе изображение герба Эстонии и приклеил его на крышку унитаза в туалете мальчиков …

Тонкая грань между экзотикой и защитой

Однако самым утомительным для меня было какое-то постоянное, невидимое требование национальной преданности. Только вот требовали проявления этой преданности как-то странно, достаточно назойливо. Будто за тобой следил какой-то тайный глаз. Я, например, невольно обидела многих своих соплеменников, когда написала свою первую книгу «Восток на западной границе», основанную на опыте моей учебы в Турции. Причиной недовольства стал тот факт, что в современной Турции в 1915 году было уничтожено полтора миллиона армян. Армянка и книга о Турции? Да еще в сравнительно дружелюбном ключе? Какое свинство! Кстати, я вполне отдаю себе отчет в том, что это была лишь горстка активных граждан. Однако, как это обычно бывает в подобных случаях, именно они способны задавать тон, выступая от имени всей группы.

Если взглянуть на вопрос институционально, то складывается впечатление, что граница между сохранением национальной культуры и восточными архетипами порой бывает крайне тонкой и неуловимой. И когда одной ногой стоишь в эстонской культуре и другой – в культуре национальных меньшинств, то возникает чувство, что как эстонцы, мы берем на себя право говорить от имени других и диктуем им, как и что следует говорить. Mы распределяем блага и выдаем очень точные (и безопасные) предписания относительно того, как следует тратить эти блага. Таким образом мы (вос)создаем некое экзотическое национальное меньшинство. При этом мне кажется, что именно в отношении малых национальных групп государство значительно более требовательное, чем в сравнении, например, с русскими, поскольку чем меньше национальное меньшинство, тем больше мы его «защищаем» и в то же время экзотизируем.

В конце концов, я стала отказываться от всех приглашений с просьбой рассказать о том, что я чувствую как армянка, поскольку мне показалось, что я должна играть какую-то отведенную мне роль. Когда я упомянула новейшие культурно-политические теории, глокализацию и в контексте XXI столетия поставила под сомнение традиционалистскую культуру, то возникло ощущение, что я говорю на иностранном языке. Вероятно, лучше всего этот дискурсивный сдвиг подытожила ситуация, когда я однажды пошла на какое-то мероприятие для участия в дебатах и, придя на место, к своему ужасу обнаружила, что все остальные выступавшие пришли в народной одежде, в то время как я – в узких черных джинсах…

Чистота – прежде всего!

Когда я пыталась найти общую черту во всех приведенных выше примерах, то обнаружила, что ею является своего рода требование чистоты. Это выражалось как в том, как вообще следовало жить в качестве национального меньшинства, так и в том, каким образом следует развивать культуру национальных меньшинств. Идентичность должна быть ясной, однозначной и нормативной, невзирая на то, что в реальной жизни этого почти никогда не бывает.

Например, мне вспоминается одна подруга из Средней Азии, которая живет и воспитывает детей вместе с другой женщиной. Пару лет назад одно эстонское учреждение пригласило её рассказать о семейных традициях своей увлекательной национальной культуры, о том, как их следует передавать дальше в смешанной семье. Подруга была рада рассказать об этом и предложила еще, на ее взгляд, интересную перспективу. Поскольку она растит ребенка с партнером того же пола, то у них дома было множество дискуссий о том, как из ребенка, не являющегося биологически родным одному из партнеров, можно вырастить носителя обеих национальных культур.

Что же ответил организатор? Да то, что семья – это глубоко личное дело, и «мы здесь не говорим о том, кто именно с кем живет». Подруга просто онемела от такого ответа. Что, собственно, в таком случае она может рассказать о своей семье? Вероятно, то, что, говоря о своей спутнице жизни, она должна использовать только гендерно нейтральные термины? Не упоминая имени? К тому же, модель семьи играет огромную роль в том, передаются ли в семье традиции, и каким образом это происходит. В своей приверженности традициям многие национальные культуры игнорируют реальность, которая значительно более разнолика, чем предусматривает современный национальный дискурс. Именно по этой причине подруга также посчитала, что, живя с женщиной, она не может быть представительницей Средней Азии. Столь же продолжительных переговоров относительно идентичности потребовал от нее также и ответ на вопрос о том, следует ли вообще передавать детям народное наследие, и каким образом это должно происходить.

В какой степени связаны все эти вопросы – культурные требования приверженцев традиционализма и консервативная община? Одно благоприятствует другому и предопределяет его, словно дракон о двух головах. Представления должны быть ясными и чистыми. Однако национальная культура диаспор не ограничивается только национальной кухней и вышивкой. Национальные меньшинства могут быть очень разными, так же как и женщины – представительницы национального меньшинства, поэтому следовало бы благосклонно воспринимать любую идентичность. Именно такого сигнала я, вероятно, и жду как от самих общин, представляющих различные национальные культуры, так и от тех, кто пытается извне управлять этими общинами.